 Первые эксцессы произошли уже сразу же после объявления войны, в 1914 году.
Петербургская публика (а отнюдь не одни т.н. «люмпены») при ПОЛНОМ попустительстве полиции разгромила и сожгла германское посольство на углу Большой Морской и Исаакиевской площади. Даже коней, стоявших на крыше посольства стащили и потом утопили в Мойке.
От внутреннего убранства помещений посольства остались одни лишь воспоминания»
Призрак будущей революционной анархии вышел в тот день на улицы русской столицы…
Но и это не всё:
- «Была запрещена немецкая речь. Нарушители подвергались весьма внушительному штрафу до трех тысяч рублей или трехмесячному заключению;
- Исполнение музыкальных произведений немецких композиторов считалось непатриотическим поступком.
- Носившие немецкие названия населенные пункты были переименованы.
Почти афористичная запись по этому поводу содержится в дневнике художника К. А. Сомова (19.8.1914): «Поражение наших войск, уничтожено два корпуса, убит Самсонов. Позорное переименование Петербурга в Петроград!»
Семиметровые братья-близнецы Диоскуры с крыши германского посольства в Санкт-Петербурге скульптора Эберхарда Энке.Энке. Они простояли на крыше меньше года, и были уничтожены во время погрома посольства Германии в 1914-м году, а город стал Петроградом.
«Скоро Мне Мой Петергоф назовут Петрушкин Двор» – отозвалась на это событие вдовствующая Императрица Мария Федоровна.
«Его переименовали, не спросясь: точно разжаловали», – писал уже в эмиграции управляющий канцелярией ведомства землеустройства и земледелия И. И. Тхоржевский.
Очень точно написал об этом историк А. Керсновский:
«Венцом глупости было, конечно, требование переименовать Санкт-Петербург в Петроград — град Святого Петра в город Петра I. Невежество наших образованных кругов, от которых исходила инициатива, было поразительно. Петр I назвал основанный им город в честь своего святого — «Санкт-Питербурх» — на голландский, отнюдь не на немецкий образец и, конечно, не подумал назвать его в честь себя. Санкт-Петербург по-русски можно было бы перевести «Святопетровск». «Петроград» явился первым шагом к «Ленинграду». Одни варвары переняли у других. Одновременно с этим по всей стране началась охота на «немецких шпионов» — дикая травля ни в чем неповинных людей. С помощью услужливой печати, которой вдруг всюду померещились переодетые прусские ротмистры, серьезное и всенародное дело защиты России превращалось в уголовный роман».
Надо сказать, что трудно оценить тот поистине великий вклад немцев в развитие и процветание России, ставшей для многих из них новой Родиной.
Тысячи и тысячи колонистов-земледельцев выращивали хлеб, множество предпринимателей немцев открывали заводы и фабрики в городах.
К лету 1914 года из 1,5 тысяч генералов Русской Императорской Армии этнических немцев было более 20 процентов. Треть командирских должностей в Гвардии занимали также выходцы из немецких знатных родов. Традиционно высокий уровень занимали немцы среди командного состава Императорского Флота (20 процентов). Даже в Свите Государя Императора из 117 человек 37 было немцами.
По подсчетам немецких историков, более 300 тысяч немцев, подданных Российской Империи, сражалось в рядах Русской Армии против армий Германии и Австро-Венгрии.
Начиная с 1914 года многие немцы были вынуждены уехать из России. В стране началась настоящая травля, немцев унижали, у них отбирали собственность, многих безосновательно подозревали в предательстве. Раскручивался адский маховик ненависти
Апогеем стал московский погром конца мая 1915 года.
С. Фомин так описывает произошедшие там события:
«17 мая 1915 г. главноначальствующим Москвы и начальником Московского военного округа назначили князя Ф. Ф. Юсупова .
«Главноначальствующим Москвы, – читаем запись в дневнике известного искусствоведа бар. Н. Н. Врангеля, – недавно назначен князь Юсупов – один из глупейших людей Российской Империи...
С первых дней своего правления кн. Ф. Ф. Юсупов пытался снискать у простонародья славу борца за их интересы. Германофобия самого Ф. Ф. Юсупова ни для кого не была секретом.
В ходе развернутой не без поддержки кн. Ф. Ф. Юсупова в Москве кампании «борьбы с немецким засильем», которой ловко воспользовались конкуренты с ненемецкими фамилиями, «московские немцы», прежде всего, были вытеснены из представительных органов делового мiра, а затем над возглавляемыми немцами фирмами был установлен правительственный контроль.
26 мая несколько десятков женщин, подрабатывавших в комитете великой княгини Елизаветы Федоровны (этот комитет оказывал благотворительную помощь на местах семьям лиц, мобилизованных в действующую армию) получили отказ на просьбу о подработке и, страшно возмущенные, столпились у дома генерал-губернатора на Тверской. Они стали обвинять во всех своих бедах великую княгиню (немку по происхождению). Собралась толпа сочувствующих, немедленно подхвативших обвинения в адрес не только Елизаветы Федоровны, но и императрицы и немцев вообще.
В тот же день рабочие ситценабивной фабрики Гюбнера, недовольные тем, что из Москвы не выслали «эльзасцев» (вместе с другими немцами), оставили рабочие места и вышли на манифестацию с портретом государя и национальными флагами. Они направлялись на Прохоровскую мануфактуру: вспыхнувшую среди тамошних рабочих дизентерию молва также приписывала «проискам немцев».
27 мая по Москве прошёл слух, что немцы отравили воду на Прохоровской мельнице, принадлежавшей фирме «Эмиль Циндель и Ко». Накануне там действительно отравилось 38 работников. Толпа окружила мельницу, управляющего Карлсена зверски избили, а потом бросили в реку.
Рабочие собирались в Замоскворечье, оттуда с портретами императора и флагами двинулись на Красную площадь. К 11 часам огромная толпа, где было много пьяных, сконцентрировалась возле памятника Минину и Пожарскому.
Так описывал эти события действительный статский советник Н. П. Харламов:
…Часть тех рабочих, манифестировавших с Царскими портретами и национальными флагами, ворвались сначала в квартиру директора-распорядителя этой фабрики, уже выселенного с нее, германского подданного Германа Янсена, а затем в соседнюю квартиру русской подданной, потомственной дворянки Бетти Энгельс, два сына которой состояли прапорщиками Русской Армии. В квартире Энгельс пряталась жена Янсена – Эмилия Янсен, его сестра Конкордия Янсен – голландская подданная и теща – Эмилия Штолле – германская подданная. Все четыре женщины были схвачены, причем двух из них – Бетти Энгельс и Конкордию Янсен – утопили в водоотводном канале, а двух остальных избили так сильно, что Эмилия Янсен умерла на месте избиения, а 70-летняя старуха Эмилия Штолле скончалась в больнице, куда была доставлена отбившею ее полицией.
Фабрику Шрадера толпа разгромила, а квартиру Энгельс подожгла, причем прибывшей пожарной команде не давали тушить пожара, а полиции убирать трупы убитых женщин. По словам полицейского пристава Диевского, пережившего ужасы московского вооруженного восстания 1905 года, он “ни тогда, ни вообще когда-либо в жизни не видел такого ожесточения, разъярения толпы, до какого она дошла к вечеру 27 мая. Это были точно сумасшедшие какие-то, ничего не слышавшие и не понимавшие”…
Погромщики ворвались на фабричный двор товарищества Ферейн и устроили грабёж. «Во временное пользование» было взято 5 ведер винного спирта, 2000 кусков разного мыла, около 10 пудов сахара.
После фабрики Ферейна толпа двинулась на находящийся неподалёку Московский электрический завод, где было похищено несколько плит меди.
Тем временем хаос охватил почти всю Москву. В сжатые сроки были разгромлены кондитерский магазин Эйнема, одежды Циндель, расположенные в Верхних торговых рядах (ныне ГУМ).
Вечером 27 мая градоначальник ген. Адрианов распорядился удалить с московских фабрик всех немцев, расценив действия погромщиков следующим образом: «толпа хорошая, веселая, патриотически настроенная» и вообще ничего особенного в городе не случилось, разве что «обычное уличное буйство, которое теперь и прекратилось»
Однако на следующий день, 28 мая, забастовали все заводы Москвы. Толпы были еще гуще. Несли национальные флаги, Царские портреты, пели народный гимн. Кричали «Долой немцев!» «Да здравствует Государь Император и Русская Армия!»
Под предлогом проверки документов врывались в квартиры, и не дай Бог, если у проживавших там были немецкие фамилии…
29 мая в 4 утра накачавшиеся алкоголем толпы разграбили картонажную фабрику Г. Генке. Ближе к вечеру и ночи бесчинства развернулись в Петровско-Разумовском, где находились дачные особняки. Было разгромлено 20 дач, принадлежавших австрийским и германским подданным. Беспорядки происходили также в селах Ростокино, Всехсвятское и Свиблово. Погромы сопровождались поджогами. В ночь с 28 мая в Москве произошло 150 пожаров.
Попустительство властей породило чудовищный слух. «В народе идет молва, – заявил депутат Н. И. Астров на экстренном заседании городской Думы, – что на четыре дня разрешено предаться грабежу. Этого мало. Говорят также, что в Москве будет Варфоломеевская ночь…».
Число погромщиков в самый пик погрома, 27-28 мая, превышало 100 тысяч человек...
Публика, сначала стоявшая поодаль и наблюдавшая всё со стороны, стала, наконец, испытывать чувства радости. Впоследствии, по свидетельству очевидцев, активное участие в беззакониях принимали представители средних городских слоев: интеллигенция, мелкие служащие, чиновники, студенты. В грабежах были замечены также солдаты, в том числе находившиеся на излечении в московских госпиталях раненые и даже …сестры милосердия, а в насилиях над немцами – и офицеры.
В ходе погрома было убито 5 человек немецкого происхождения, четверо из которых были женщины. Разгромлено 732 отдельных помещения, в число которых входили магазины, склады, конторы и частные квартиры. Официально было зафиксировано более 60 возгораний. Приблизительная общая сумма убытка – более 50 миллионов рублей. Учитывались лишь только те убытки, о которых заявили потерпевшие. Погрому подвергались даже те фирмы, которые исполняли военные заказы. Расследование установило, что в результате трехдневных безпорядков пострадали не только 113 германских и австрийских подданных, но и 489 подданных Российской Империи с иностранными и 90 с чисто русскими фамилиями.
То была своего рода репетиция революционных погромов, грабежей и вымогательств, правда, тогда под управлением генерал-адъютанта Его Величества и русского князя.
«Погром немецких фабрик, магазинов, квартир в Москве, - писал очевидец событий, журналист П.З. Крачкевич, - в действительности был только прелюдией к тому страшному, безумному нечеловеческому пожару, который разразился и обуглил потом всю Россию. Уже тогда можно было заметить, что нервное напряжение в народе, его неудовольствие достигли кульминационного пункта».
источники 1 , 2 , 3
источник
|
