14 ноября 1920 года Севастопольскую бухту покинули последние корабли белого флота, увозящие в неизвестность многие тысячи военных и беженцев. Исход Русской Армии генерала П.Н. Врангеля за пределы Отчизны официально принято считать временем окончания гражданской войны на Юге России, ее закономерным итогом.

При этом в советской историографии практически ничего не говорилось о том, что происходило на полуострове после эвакуации белых. Единственное, что можно было встретить в краеведческой литературе советского времени – это скупые, общие фразы, не фразы даже, а призрачные полунамеки, не дающие реального представления о тех драматических и страшных событиях, какие захватили Крым, и собственно Севастополь, в 20-е годы минувшего XX века.

Генерал П.Н. Врангель ("Чёрный барон" - так его называли за цвет черкески)

Еще в сентябре 1920 г. Троцкий пообещал врангелевским офицерам амнистию, в случае, если они сложат оружие, и, не получив ответа, потребовал от Фрунзе издания приказа «о поголовном истреблении всех лиц врангелевского командного состава, захваченного с оружием в руках».

Однако РВС Южного фронта проигнорировал требование «льва революции», 10 ноября 1920 года направив из Мелитополя радиограмму главнокомандующему вооруженными силами юга России генералу Врангелю, предлагая в ней сдачу и гарантируя всем сдающимся в плен солдатам и офицерам Русской армии, включая ее высший командный состав, полное прощение, жизнь и неприкосновенность.

На Врангеля лично возлагалась «моральная ответственность за все возможные последствия в случае отклонения делаемого честного предложения».Получив это сообщение, Врангель распорядился закрыть все радиостанции за исключением одной, обслуживаемой офицерами.
На следующий день по радио было направлено еще одно обращение РВС фронта к белогвардейским войскам о добровольной сдаче:
«Белые офицеры, наше предложение возлагает на вас колоссальную ответственность. Если оно будет отвергнуто, и борьба будет продолжаться, то вся вина за бессмысленно пролитую русскую кровь ляжет на вас. Но мы не стремимся к мести. Всякому, кто положит оружие, будет дана возможность искупить свою вину перед народом честным трудом».

Разумеется, подобного рода гуманизм по отношению к противнику не мог прийтись по вкусу большевистскому руководству, и вот уже 12 ноября Ленин шифром по прямому проводу направил в РВС Южного фронта секретную телеграмму, в которой выразил свое возмущение прелагаемыми условиями сдачи, показавшимися «вождю мирового пролетариата» неоправданно мягкими: «Только что узнал о Вашем предложении Врангелю сдаться. Крайне удивлен непомерной уступчивостью условий. Если противник примет их, то надо реально обеспечить взятие флота и не выпускать ни одного судна. Если же противник не примет этих условий, то, по-моему, нельзя больше повторять их и нужно расправиться беспощадно».

Еще в дни штурма Перекопа, когда с пугающей очевидностью стало ясно, что Крым удержать не удастся, П.Н. Врангель распорядился срочно подготовить суда в Севастополе, Феодосии, Ялте, Керчи, Евпатории. Изначально предполагалось эвакуировать около 70-75 тыс. человек.

Последний патруль

Для погрузки в Керчи отводилось 20 000 тонн, Феодосии – 13 000, Ялте – 10 000, Севастополе -20 000, Евпатории – 4000.

Кроме того, Главнокомандующий дал указание разработать порядок погрузки тыловых военных и гражданских учреждений, больных, раненых, особо ценного имущества, запасов продовольствия и воды.

Вечером 13 ноября (29октября) 1920 г. состоялось последнее заседание правительства Юга России. На следующий день началась погрузка на корабли гражданских и военных белых учреждений.


Отдельно нужно сказать несколько слов о том, как происходила эвакуация. Проходила она организованно и относительно спокойно. Порядок поддерживался специально организованными для этой цели командами, состоящим, главным образом, из юнкеров и казаков.

Поэтому картины панического бегства белогвардейцев из Крыма, в частности, из Севастополя, показанные советским кинематографом, (фильмы «Служили два товарища», «Бег»), имеют мало общего с реальной действительностью, являясь заведомо лживыми.
 

Генерал Врангель в Севастополе

Чтобы погрузить на корабли как можно больше людей, трюмы кораблей были предусмотрительно освобождены от снарядов и других военных грузов. Пассажирами были забиты все проходы и палубы. Людям не хватало продуктов, воды. Будучи не в силах вынести этих поистине адских условий, некоторые сходили с ума…


…Врангелю удалось эвакуировать с полуострова 145 693 человека (из них около 5000 раненых и больных). Из страны было вывезено: до 15 тысяч казаков, 12 тыс. офицеров, 4-5 тыс. солдат регулярных частей, более 30 тыс. офицеров и чиновников тыловых частей, 10 тысяч юнкеров и более 100 тысяч гражданских лиц.

Однако кошмар переполненных кораблей и последовавшее затем полуголодное прозябание на чужбине, не шли ни в какое сравнение с тем, что выпало на долю тех, кто остался. После завершения эвакуации в Крыму оставалось ни много ни мало – 2009 офицеров и 52687 солдат Русской армии. Кроме того, в госпиталях полуострова находилось около 15 тысяч раненых и больных. По разным причинам, страну не пожелало оставить более 200 тысяч гражданских и военных чиновников, журналистов, актеров, врачей…

Неудивительно, что столь высокая концентрация на территории полуострова «представителей эксплуататорских классов» никак устраивала большевистское руководство. Выступая 6 декабря 1920 года на совещании московского партийного актива, Владимир Ильич заявил: «Сейчас в Крыму 300 000 буржуазии. Это источник будущей спекуляции, шпионства, всякой помощи капиталистам. Но мы их не боимся. Мы говорим, что возьмем их, распределим, подчиним, переварим».

Сразу же после победы большевики развернули активное истребление тех, кто, по их мнению, являлся «врагами власти трудящихся» и уже лишь поэтому не заслуживал жизни. Десятками и сотнями красноармейцы 2-й Конной армии доблестного командарма Миронова рубили больных и раненных шашками в захваченных лазаретах. В ночь с 16 на 17 ноября на феодосийском железнодорожном вокзале города по приказу комиссара 9-й дивизии Моисея Лисовского было расстреляно около сотни раненых офицеров Виленского полка, не успевших эвакуироваться.

Это была стихийная фаза террора, на смену которой вскоре приходит организованная. Для ликвидации потенциального очага сопротивления большевизму создается «особая тройка», в состав ее вошли: член РВС Юного фронта Красной Армии, председатель Крымского военно-революционного комитета Бела Кун , секретарь обкома партии Розалия Самойловна Залкинд («Роза Землячка» – так самая, которую А.И. Солженицын назовет «фурией красного террора»), а также председатель ЧК Михельсон.

Бывший военнопленный офицер австро-венгерской армии, 35-летний Бела Кун успел к тому времени побывать народным комиссаром иностранных дел провозглашенной Венгерской советской республики. После поражения революции у себя на родине был интернирован в Австрии, а затем освобожден правительством Советской России.

Фурия красного террора.

Дочь купца первой гильдии, 44-летняя Розалия Залкинд, член партии большевиков с 1903 г., имела богатое революционное прошлое, принимала активное участие в событиях 1905-1907 годов и Октябрьском перевороте.


С февраля 1917 до августа 1918 г.г. была секретарем МК РСДРП (б)-РКП (б). В конце 1918 года, когда осложнилось положение на Южном фронте, ее направляют в Красную армию, назначив сначала комиссаром бригады, а затем начальником политотделов 8-й (с января по июль 1919 г.) и 13-й (с октября 1919 по ноябрь 1920 г.г.) армий Южного фронта. Именно в РВС 8-й армии во время подавления Донского восстания, Землячка опробовала многое из того, что будет впоследствии успешно проделано ею в Крыму.
Когда преисполненные мрачного торжества победители пригласили в председатели Реввоенсовета Советской Республики Крым Льва Давидовича Троцкого, тот ответил: «Я тогда приеду в Крым, когда на его территории не останется ни одного белогвардейца». «Война продолжится, пока в Красном Крыму останется хоть один белый офицер» – вторил Троцкому его заместитель, Э.М. Склянский.

Слова вышестоящего руководства были верно восприняты членами Крымского революционного комитета, и вскоре его председатель, Бела Кун опубликовал такое заявление: «Товарищ Троцкий сказал, что не приедет в Крым до тех пор, пока хоть один контрреволюционер останется в Крыму; Крым это – бутылка, из которой ни один контрреволюционер не выскочит, а так как Крым отстал на три года в своем революционном движении, то мы быстро подвинем его к общему революционному уровню России…»

На полуострове был введен режим чрезвычайного положения. Все дороги, ведущие из Крыма, были блокированы, и люди не могли покинуть полуостров, поскольку все пропуска подписывал непосредственно Бела Кун. 17 (4) ноября 1920 года был издан приказ Крымревкома N 4 согласно которому все лица, прибывшие в Крым с Добровольческой армией (на июнь 1919 г.), офицеры, чиновники военного ведомства и другие работники деникинских подразделений и Русской армии Врангеля должны были в 3-дневный срок явиться для регистрации. Лица, не явившиеся на регистрацию либо не зарегистрировавшиеся в указанный срок, рассматривались как шпионы, подлежащие высшей мере наказания «по всем строгостям законов военного времени».

В анкете было предупреждение: писать правду и явиться в Особый отдел по первому требованию, в противном случае родственники заполнившего анкету лица будут взяты в заложники. После заполнения анкеты одних отправляли в тюрьму, других отпускали и обязывали повторно явиться через несколько дней.

Повторно прибывших в ЧК по прошествии оговоренного срока, еще раз допрашивали, всячески стараясь сбить с толку рядом провокационных вопросов, и затем, в случае, если полученные ответы удовлетворяли допрашивающих, человек получал на руки заверенную копию анкеты.
Тех, кому сохранили жизнь, отправляли на север, в концентрационные лагеря, что было равносильно расстрелу. Партии осужденных гнали в лагеря пешком, без пищи и воды. Разумеется, при таких условиях смертность среди этапируемых узников была очень высокой, причем, не только от голода и усталости, но также и от пуль конвоиров, которым было значительно легче расстрелять весь этап в степи, списав потерю на тиф, чем гнать его куда-то в Рязань. В случае если кому-то удавалось бежать, большевики обрушивали месть на оставшихся.

Впрочем, подобные методы будут практиковаться после 1921 года, когда, пресытившись кровью, красные палачи станут действовать более разборчиво, отправляя на смерть лишь часть «представителей свергнутых классов», а другую их часть – тех, чья виновность представлялась значительно меньшей – в лагеря.

Точное число жертв учёту не поддаётся, но, по мнению крымского краеведа Петрова, составляло не менее 20 тысяч (доказуемое число). Максимальное число жертв террора оценивалось в 120 000 человек. По официальным советским данным, в 1920—1921 годах в Симферополе было расстреляно около 20 тысяч человек, в Севастополе — около 12 тысяч, Феодосии — около 8 тысяч, в Керчи — около 8 тысяч, в Ялте — 4—5 тысяч, всего в Крыму — до 52 тысяч человек. По оценкам Максимилиана Волошина, террор 1920—1921 годов пережил только один из трёх крымских интеллигентов.

Историк С. В. Волков привёл такие расчёты:

при Русской армии Врангеля насчитывалось до 300 000 военнослужащих и служащих по гражданским ведомствам, в том числе до 50 000 офицеров;

было эвакуировано до 70 000 военнослужащих и служащих, из них примерно 30 000 офицеров;

согласно утверждённым крымскими властями правилам, уничтожению подлежали все офицеры и чиновники военного ведомства, а также солдаты «цветных частей»;

согласно данным из советских источников, было казнено 52 000 человек;

эта цифра вполне согласуется с количеством лиц Русской армии, которые не смогли или не пожелали эвакуироваться и которые были отнесены к категории, подлежащей уничтожению.

При этом историк обращает внимание на то, что свидетели происшедшего были настолько впечатлены размахом убийств, что указывали цифры казнённых в 120 000 или даже в 150 000 человек.

Вслед за террором в Крым пришёл голод. Голод в Крыму продолжался с осени 1921 года, то затихая, то вспыхивая с новой силой, до весны 1923 года. За это время в Крыму от голода умерло около 100 000 человек, или 15 % от общего крымского населения 1921 года. Основной массой умерших было наиболее уязвимое бедное сельское население, крымскотатарское по своему национальному составу, — крымских татар погибло около 76 000.

Многие из оставшихся офицеров и солдат Русской армии истолковали приказ Крымревкома как амнистию, и явились на регистрационные пункты, чтобы быть внесенными в списки. Поначалу людей регистрировали и распускали по домам. У многих появилась надежда, что большевики выполнят свои обещания о помиловании и рыцарском отношении к побежденным, данные накануне взятия полуострова, 10 и 11 ноября. Но вскоре выходит новый приказ, согласно которому была объявлена повторная регистрация, и все пришедшие на нее были арестованы.

Они были разделены на две категории:
1) все офицеры и военные чиновники и солдаты «цветных» частей;
2) солдаты остальных частей.

Осужденных выводили к месту казни раздетыми и привязанными друг к другу, становили спиной к выкопанной ими же самими общей могиле, а затем расстреливали из пулеметов. Массовые расстрелы происходили одновременно во всех городах Крыма под руководством Особого отдела 4-й армии, и продолжались до 1 мая 1921 г. после чего волна террора медленно начинает идти на убыль.

В графе «В чем обвиняется?» следователи Особых троек без сомнений писали: «казак», «подпоручик», «чиновник военного времени», «штабс-капитан», «участник армии Врангеля» и т.п.

В начале декабря 1920 г. за подписью Р.Землячки публикуется следующий документ: «Путем регистрации, облав и т. п. было произведено изъятие служивших в войсках Врангеля офицеров и солдат. Большое количество врангелевцев и буржуазии было расстреляно (например, в Севастополе из задержанных при обыске 6000 человек отпущено 700, расстреляно 2000 человек), остальные находятся в концентрационных лагерях…»

Вслед за офицерами террор практически сразу же перекинулся на мирное население. Людей уничтожали «за дворянское происхождение», «за работу в белом кооперативе», а то и вовсе «за принадлежность к польской национальности».

По улицам городов Крыма рыскали чекисты и особотдельцы, арестовывая всех, кто подвернется им под руку. Как правило, для того чтобы угодить в «чрезвычайку», было достаточно иметь интеллигентную внешность и быть прилично одетым.

Впоследствии большевики сменят тактику и станут устраивать облавы, оцепляя целые кварталы. Сгоняя задержанных в фильтрационные пункты , чекисты проводили в течение нескольких дней сортировку, проверяя документы и решая, кого отпустить на свободу, а кого увезти за город, на расстрел.

Тела казнённых во время «варфоломеевских ночей» в Евпатории, выброшенные на берег летом 1918 года

Характеризуя состав погибших, официальный представитель Наркомнаца в Крыму М.Султан-Галиев писал: «…среди расстрелянных попадало очень много рабочих элементов и лиц, оставшихся от Врангеля с искренним и твердым решением честно служить Советской власти. Особенно большую неразборчивость в этом отношении проявили чрезвычайные органы на местах. Почти нет семейства, где бы кто-нибудь ни пострадал от этих расстрелов: у того расстрелян отец, у этого брат, у третьего сын и т.д.»

«Крым походил в то время на один большой концентрационный лагерь, прообраз будущего ГУЛАГа в размерах одного полуострова…»
Для упорядочивания репрессивного аппарата, по инициативе Белы Куна и Розы Землячки создается Крымская ЧК во главе с секретарем Президиума ВЧК и лично Ф.Э. Дзержинского, С.Ф. Реденсом, до этого успевшим поработать в Одесской, Киевской и Харьковской губчека.

В октябре 1920 г. комендантом и начальником отряда ВЧК по борьбе с бандитизмом в Крыму был назначен 26-летний Иван Дмитриевич Папанин – будущий видный советский полярник, дважды Герой Советского Союза, доктор географических наук, контр-адмирал. Он занимал эту должность до марта 1921 г.

Итогом его чекистской карьеры стало награждение орденом Красного знамени…и длительное пребывание в клинике для душевнобольных. Неудивительно, почему прославленный арктический исследователь впоследствии не любил вспоминать о своем прошлом…

27 ноября начальником ударной группы Особого Отдела Южного Фронта был назначен Е.Г. Евдокимов. Всего за несколько месяцев ему в общей сложности удалось уничтожить 12 тыс. «белогвардейского элемента», в том числе 30 губернаторов, 150 генералов и более 300 полковников. За свои кровавые «подвиги» один из главных палачей Крыма был награжден орденом боевого Красного Знамени,на наградном списке Е.Г. Евдокимова командующий Южным фронтом М.В. Фрунзе оставил свою резолюцию: «Считаю деятельность т. Евдокимова заслуживающей поощрения. Ввиду особого характера этой деятельности проведение награждения в обычном порядке не совсем удобно».

Отличительной чертой красного террора в Крыму в 20-е годы являлось то, что его жертвами в подавляющей массе своей были именно горожане. Сельские жители составляли лишь 10% от общего числа арестованных. В основном это были те, кто служил в белых армиях.

"... Первой и очень крупной ошибкой в этом отношении явилось слишком широкое применение в Крыму красного террора. По отзывам самих крымских работников, число расстрелянных врангелевских офицеров достигает во всем Крыму от 20 до 25 тысяч. Указывают, что в одном лишь Симферополе расстреляно до 12 000. Народная молва превозносит эту цифру для всего Крыма до 70 000…
<...>
Но что особенно обращает на себя в этих расстрелах, так это то, что расстрелы проводились не в одиночку, а целыми партиями, по нескольку десятков человек вместе. Расстреливаемых раздевали донага и выстраивали перед вооружёнными отрядами. Указывают, что при такой «системе» расстрелов некоторым из осуждённых удавалось бежать в горы. Ясно, что появление их в голом виде почти в сумасшедшем состоянии в деревнях производило самое отрицательное впечатление на крестьян. Они их прятали у себя, кормили и направляли дальше в горы…

Такой бесшабашный и жестокий террор оставил неизгладимо тяжёлую реакцию в сознании крымского населения. У всех чувствуется какой-то сильный, чисто животный страх перед советскими работниками, какое-то недоверие и глубоко скрытая злоба…

На маленькой территории Крыма существует 3 органа по борьбе с контрреволюцией: особый отдел 4-й армии, Крым. ЧК и особый отдел морского ведомства (вместо бывшей морской царской охранки), действующий на протяжении 50-ти вёрст береговой полосы. Помимо них, на местах существуют ещё уездные политотделы, которые ведут параллельную работу в этой же области. Никакого разграничения их компетенцией на деле не существует. Каждый действует по своему усмотрению…

— Султан-Галиев М. О положении в Крыму. Докладная записка (14/IV-21 г. г. Москва).

…15 ноября в город вошли части 51-й стрелковой дивизии под командованием В.К.Блюхера и 1-й Конной армии С.М. Буденного. Очевидцы вспоминали, что раньше войск в город въехал ужасающих размеров бронеавтомобиль. «Из нескольких бойниц смотрели тонкие стволы пулеметов, они то и дело давали очереди в воздух, по-видимому, для острастки. Но самое страшное было не в этом. Броня этого фургона была выкрашена в цвет хаки и в нескольких местах украшена красными пятиконечными звездами, а вдоль корпуса большими красными буквами было написано «Антихрист».

За первую неделю пребывания красных в городе было убито более 8000 человек, общее же число казненных (в Севастополе и в Балаклаве) – составляет около 29 тыс. человек. 29 ноября 1920 года «Известия временного севастопольского ревкома» опубликовали первый список расстрелянных – 1634 человека, из них 278 женщин; на следующий день, 30 ноября, обнародован второй список – 1202 человека, из них – 88 женщин.

Иностранцы, вырвавшиеся из Крыма во время разгула красного террора, описывали потрясающие картины зверств коммунистов: Исторический бульвар, Нахимовский проспект, Приморский бульвар, Большая Морская и Екатерининская улицы были буквально увешаны качающимися в воздухе трупами. Вешали везде: на фонарях, столбах, на деревьях и даже на памятниках. Если жертвой оказывался офицер, то его обязательно вешали в форме и при погонах. Невоенных вешали полураздетыми.
В Севастополе казнили портовых рабочих за то, что они обеспечивали погрузку на корабли врангелевских войск. Людей не только расстреливали и вешали, но и топили. Землячка как-то заявила: «Жалко на них тратить патроны, топить их в море».Ну что же, сказано – сделано.

Приговоренных стали связывать группами, наносить им револьверными выстрелами и ударами сабель тяжкие раны, затем полуживыми сбрасывать в море. В течение нескольких лет на дне севастопольских бухт можно было видеть целые толпы утопленников, привязанных ногами к большим камням. Течением воды их руки приводились в движение, волосы были растрепаны. По свидетельству водолаза, спустившегося на свой страх и риск под воду одной из таких бухт, «среди этих трупов священник в рясе с широкими рукавами подымал руки, как будто произносил ужасную речь».

Капитан Федоров со следами пыток на руках.
На левой руке след от пулевого ранения, полученного во время пыток.
В последнюю минуту сумел бежать из-под расстрела.
Внизу фотографии орудия пыток,
изображенные Федоровым
 

Уже с первых дней занятия Севастополя Особый отдел 51-й дивизии начал регистрировать оставшихся в городе белых. Ему на смену вскоре пришел Особый отдел 46-й дивизии, избравший для своего пребывания три четверти городского квартала, ограниченного Екатерининской и Пушкинской улицами, между Вокзальным и Трамвайными спусками.

По городу были расклеены объявления, в которых сообщалось, что такого-то числа в городском цирке состоится общее собрание всех зарегистрировавшихся бывших, а также все тех, кто по каким-то причинам до сих пор не прошел регистрации. Цирк располагался на Новосильцевской площади (ныне пл. Ушакова), у подножия Исторического бульвара, где сходились Екатерининская, Большая Морская и Чесменская улицы. В назначенный день цирк и вся площадь были в буквальном смысле слова забиты законопослушными бывшими (общее число поверивших красным насчитывало несколько тысяч). Во второй половине дня все примыкающие к площади улицы были блокированы войсками. Всех, кто находился на площади, начали медленно оттеснять в сторону Особого отдела дивизии.

Надо сказать, что красные основательно подготовились к приему столь большой партии бывших. В концлагерь чекистами был превращен целый квартал.

«Подвальные окна и часть окон первых этажей были забиты, заборы внутри квартала разобраны – получился большой двор. Кроме того, по периметру занятых зданий тротуары были отделены от мостовой двух – трехметровым проволочным заграждением и представляли собой этакие загоны».

Именно сюда заключили несколько тысяч «буржуев», попавшихся на большевистскую удочку, поверив, что их не станут преследовать и позволят честно работать на благо Отчизны. Первую ночь обманутые коммунистами люди стояли во дворах и загонах, согнанные туда будто скот, потом «в течение двух дней их…не стало, и проволочную изгородь сняли».

Поскольку многие из пленных были местными жителями, их близкие родственники, родители, дети и жены со слезами на глазах стояли напротив проволочной изгороди и ждали, проклиная себя за доверчивость и в то же время слепо надеясь на чудо.

В Особом отделе работало несколько троек, опрашивавших арестованных и тут же решавших дальнейшую их судьбу. Часть арестованных группировали в маршевые роты и пешком отправляли на север. Другую часть арестованных, подавляющее их большинство, вывозили на автомашине под город, на Максимову дачу, и там под покровом ночи казнили.

Приговоренных к смерти заставляли рыть себе могилы, затем приказывали им становится лицом к дышащему сыростью и влагой раскопу, после чего стреляли им в головы. Спустя какое-то время на расстрелянных падали свежие трупы тех, кто был казнен несколькими минутами позже. Так продолжалось, пока могильная яма не заполнялась трупами до краев.

Помимо Максимовой дачи, расстрелы проходили на Английском, Французском и Городском кладбищах, а также в Херсонесе, неподалеку от башни Зенона. Очевидно, что там казнили людей, которые содержались в концлагере, организованном на территории Херсонесского Свято-Владимирского монастыря, основанного в 1850 году на месте, где, согласно преданию, в 988 году крестился князь Владимир.

Страшная резня офицеров в Крыму под руководством Землячки и Куна заставила содрогнуться многих. Творившиеся на полуострове зверства вызывали возмущение и целого ряда партийных работников. Спустя ровно месяц после взятия Крыма, 14 декабря 1921 года, Ю.П. Гавен пишет письмо члену Политбюро РКП (б) Н. Н. Крестинскому, о том, что, не имея сдерживающего центра, Бела Кун«превратился в гения массового террора».

По мнению возглавлявшего чрезвычайную тройку по борьбе с бандитизмом председателя КрымЦИКа А.В. Ибраимова, «…Вся тактика местной власти в Крыму опиралась на ЧК и Красную Армию, чем окончательно терроризировалось рабочее и татарское население». [11]

Представитель Наркомнаца в Крыму М.Х.Султан-Галиев был еще более резок в оценке того, что творилось на полуострове: «Такой бесшабашный и жестокий террор оставил неизгладимо тяжелую реакцию в сознании крымского населения. У всех чувствуется какой-то сильный, чисто животный страх перед советскими работниками, какое-то недоверие и глубоко скрытая злоба».

В свою очередь, Кун и Самойлова обвиняли Гавена и других большевиков, выступивших против террора – Л.П. Немченко, С.Я. Бабаханяна, И.К. Фирдевса, П.И. Новицкого – в «мягкотелости» и «мелкобуржуазности», требуя удалить их из Крыма.

Самойлова-Залкинд писала: «действия Особых Отделов вызвали массу ходатайств со стороны местных коммунистов – благодаря связи их с мелкой буржуазией – за тех или иных арестованных. Областкомом было указано на недопустимость массовых ходатайств и предложено партийным бюро ни в коем случае не давать своей санкции подобным ходатайствам, а наоборот, оказать действительную помощь Особым Отделам в их работе по окончательному искоренению контрреволюции».

Тем не менее, массовые убийства получили такой широкий резонанс, что ВЦИК вынужден был направить в Крым специальную комиссию по расследованию. И тогда все «особо отличившиеся» коменданты городов представили в свое оправдание телеграммы Белы Куна и Розалии Землячки, с приказанием немедленно расстрелять всех зарегистрированных офицеров и военных чиновников.

Председатель полномочной комиссии ЦК и ВЦИК, прибывшей для изучения ситуации в Крыму, Ш.Н. Ибрагимов, отмечал:

«…В Крыму не все идет нормальным путем… Во-первых, излишества красного террора, проводившегося слишком жестоко… необычайное обилие в Крыму чрезвычайных органов, которые действуют порознь, и от этого терпело население».

Даже глава ВЧК Ф.Э. Дзержинский в итоге признал, что им и другими руководителями его ведомства была «совершена большая ошибка. Крым был основным гнездом белогвардейщины, и чтобы разорить это гнездо, мы послали туда товарищей с абсолютно чрезвычайными полномочиями. Но мы никак не могли подумать, что они ТАК используют эти полномочия».

Исполненные лжи и лицемерия, эти слова «железного Феликса» служат наглядным примером того, как, создавая миф о своей непогрешимости, верховная власть перекладывала ответственность за совершенные по ее прямому распоряжению страшные преступления на плечи непосредственных исполнителей, называя эти чудовищные зверства «эксцессами» и «досадными перегибами».

Впрочем, виновники крымской трагедии не понесли никакого, пусть даже самого незначительного, чисто формального наказания.


Все, чем ограничилось большевистское руководство – это отозвало Белу Куна и Землячку из Крыма, когда они уже фактически сделали свое черное дело, и необходимость в их услугах отпала. В 1921 году Розалия Самойловна Залкинд в награду за свои «подвиги» получит орден боевого Красного Знамени. Благополучно пережив сталинские репрессии, она умрет своей смертью в 1947 году.

Другому инициатору массовых казней, Бела Куну, повезет значительно меньше: в 1939 году он сам станет жертвой террора.